Компонентом, реактивом может быть, скажем, «список» или «синонимия»:
«Нам свербело, зудело, тянуло, приспичило, чесалось, требовалось, хотелось, мечталось, думалось, грезилось, воображалось, предвкушалось, планировалось, спалось и виделось уехать от Москвы на три сотни километров или на шесть, или «да какая разница куда».
«Запрещено оскорблять чувства верующих, неверующих, цисгендеров, трансгендеров, гендерфлюидов, бигендеров, агендеров, FTM и геев; а также инвалидов, людей с повышенным весом, людей с пониженным весом, лысых людей, людей с повышенной волосатостью, мужчин, носящих женское бельё, женщин, применяющих член как оружие.
И только одинокий гетеросексуальный единожды женатый мужик-атеист, среднего веса и роста, белый, не принадлежащий ни к одной уникальной народности, дееспособный, рыдает в углу от оскорблений, нанесённых ему обществом».
… или «синтаксическое ускорение»:
«Сначала книга не давалась: сложно запомнить заумные имена героев, описания природы отягощают сознание, сюжет ползет вяло, словно умирает на каждом абзаце, но вдруг, в середине, словно чувствуя читательское недовольство, история начинает развиваться, сначала медленно, словно тяжелая ржавая карусель на детской площадке, потом быстрее, рывками, скачками, прыжками — события развиваются, перетасовываются, закручиваются в завитки и петли, нельзя даже выдохнуть, прервать чтение хоть на секунду, чтобы не пропустить, не упустить, не выпасть из этого чудесного захватывающего калейдоскопа, чтобы дойти до конца, смакуя сладкие последние строки развязки».
… или кумулятивные паттерны со всякими там анадиплосисами да дисфемизмами:
«Они разрушили архитектурную дерзость Ростова, околхозили шехтелевский модерн, ободрали штукатурку на эклектике Дорошенко, распотрошили величавый ампир, разбросали по городу фантики, мусор и пропитых насквозь бомжей, прибили табличку “Ростов — ворота на Кавказ” и водят туристов восхищаться ею, а трамвай, ах, трамвай — даже старейшие в России трамвайные линии они бросили загнивать и расшатываться, сидят и смотрят, как бедный трамвайчик зимой не может на горку заехать».
«Девочка открыла окно, влезла на подоконник, сделала шаг, вцепилась тонкими ручками в оконную раму, вцепилась смелым взглядом в глупого котенка на карнизе, а раз котенок на карнизе, значит папа до сих пор не поставил москитную сетку “Антикошка”, а раз не поставил — будет жестоко распилен мамой за ужином, но о папе мы подумаем позже, а пока с комом в горле смотрим на девочку, которая делает еще шаг, бросает испуганный взгляд вниз, бросает недетское “Блядь!” с шестого этажа».
…или «растягивание размера»:
«Такой красивый, совсем не такой, как тот, что мы видели там, под землёй, на глубине 300 метров, тот гигантский пласт, который был предусмотрительно припорошен хлопьями белой инертной пыли, чтобы вдруг не взорваться, который обдувался гигантской вентиляционной трубой, чтобы вдруг не задохнуться, та чёрная глыба, края которой невозможно было очертить взглядом, и умозрительно представить тоже, которая залегала под острым углом между наслоениями земли, глины, окаменелостей, то, что здесь называют черным золотом, как-то зловеще поблёскивало в кромешной темноте, изредка улавливая ламповый свет шахтёрских касок, которые роют землю, бурят землю, копают землю, таскают землю, носят землю, крепят землю, становятся одного цвета с землей, управляются с разными тяжеленными железяками, раскиданными здесь в беспорядке, так легко и так просто, что все это мрачное, сырое, глухое подземелье начинает походить на готический храм: мощные железные арки — точь-в-точь жилы сводов, сетка-рабица — плющи, ползущие по контрфорсам и аркбутанам, и еще штрек, по которому двигались ленты, поднимающие на-гора требуху сибирской земли, был такой просторный как центральный неф в Кёльнском соборе».
